Неточные совпадения
— Пойдемте к
мама! — сказала она,
взяв его зa руку. Он долго не мог ничего сказать, не столько потому, чтоб он боялся словом испортить высоту своего чувства, сколько потому, что каждый раз, как он хотел сказать что-нибудь, вместо слов, он чувствовал, что у него вырвутся слезы счастья. Он
взял ее руку и поцеловал.
— Не уходи, не уходи! Я не боюсь, я не боюсь! — быстро говорила она. —
Мама,
возьмите серьги. Они мне мешают. Ты не боишься? Скоро, скоро, Лизавета Петровна…
Но
мама поблагодарила и чашку не
взяла: как узнал я после, она совсем тогда не пила кофею, производившего у ней сердцебиение.
— Ты сегодня особенно меток на замечания, — сказал он. — Ну да, я был счастлив, да и мог ли я быть несчастлив с такой тоской? Нет свободнее и счастливее русского европейского скитальца из нашей тысячи. Это я, право, не смеясь говорю, и тут много серьезного. Да я за тоску мою не
взял бы никакого другого счастья. В этом смысле я всегда был счастлив, мой милый, всю жизнь мою. И от счастья полюбил тогда твою
маму в первый раз в моей жизни.
Порешив с этим пунктом, я непременно, и уже настоятельно, положил замолвить тут же несколько слов в пользу Анны Андреевны и, если возможно,
взяв Катерину Николаевну и Татьяну Павловну (как свидетельницу), привезти их ко мне, то есть к князю, там помирить враждующих женщин, воскресить князя и… и… одним словом, по крайней мере тут, в этой кучке, сегодня же, сделать всех счастливыми, так что оставались бы лишь один Версилов и
мама.
«Тут одно только серьезное возражение, — все мечтал я, продолжая идти. — О, конечно, ничтожная разница в наших летах не составит препятствия, но вот что: она — такая аристократка, а я — просто Долгорукий! Страшно скверно! Гм! Версилов разве не мог бы, женясь на
маме, просить правительство о позволении усыновить меня… за заслуги, так сказать, отца… Он ведь служил, стало быть, были и заслуги; он был мировым посредником… О, черт
возьми, какая гадость!»
Меня позвали к Тушару, и он велел мне
взять все мои тетрадки и книги и показать
маме: «чтоб она видела, сколько успели вы приобрести в моем заведении». Тут Антонина Васильевна, съежив губки, обидчиво и насмешливо процедила мне с своей стороны...
— Или идиотка; впрочем, я думаю, что и сумасшедшая. У нее был ребенок от князя Сергея Петровича (по сумасшествию, а не по любви; это — один из подлейших поступков князя Сергея Петровича); ребенок теперь здесь, в той комнате, и я давно хотел тебе показать его. Князь Сергей Петрович не смел сюда приходить и смотреть на ребенка; это был мой с ним уговор еще за границей. Я
взял его к себе, с позволения твоей
мамы. С позволения твоей
мамы хотел тогда и жениться на этой… несчастной…
Что-то зашелестило сзади меня, я обернулся: стояла
мама, склонясь надо мной и с робким любопытством заглядывая мне в глаза. Я вдруг
взял ее за руку.
— Вот
мама посылает тебе твои шестьдесят рублей и опять просит извинить ее за то, что сказала про них Андрею Петровичу, да еще двадцать рублей. Ты дал вчера за содержание свое пятьдесят;
мама говорит, что больше тридцати с тебя никак нельзя
взять, потому что пятидесяти на тебя не вышло, и двадцать рублей посылает сдачи.
—
Мама, я сегодня жалованье получил, пятьдесят рублей,
возьмите, пожалуйста, вот!
— Я так и знал, что ты так примешь, Соня, — проговорил он. Так как мы все встали при входе его, то он, подойдя к столу,
взял кресло Лизы, стоявшее слева подле
мамы, и, не замечая, что занимает чужое место, сел на него. Таким образом, прямо очутился подле столика, на котором лежал образ.
— Право,
мама, я вас не узнаю совсем, — говорила Надежда Васильевна, — с чего вы
взяли, что я непременно должна выходить за Привалова замуж?
—
Мама,
возьмите его и скорее уведите. Алексей Федорович, не трудитесь заходить ко мне после Катерины Ивановны, а ступайте прямо в ваш монастырь, туда вам и дорога! А я спать хочу, я всю ночь не спала.
—
Мама,
возьми себе, вот
возьми себе! — крикнул вдруг Илюша. — Красоткин, можно мне ее
маме подарить? — обратился он вдруг с молящим видом к Красоткину, как бы боясь, чтобы тот не обиделся, что он его подарок другому дарит.
Обманута, обижена, убита
Снегурочка. О мать, Весна-Красна!
Бегу к тебе, и с жалобой и с просьбой:
Любви прошу, хочу любить. Отдай
Снегурочке девичье сердце,
мама!
Отдай любовь иль жизнь мою
возьми!
Как это ни странно, но до известной степени Полуянов был прав. Да, он принимал благодарности, а что было бы, если б он все правонарушения и казусы выводил на свежую воду? Ведь за каждым что-нибудь было, а он все прикрывал и не выносил сору из избы.
Взять хоть ту же скоропостижную девку, которая лежит у попа на погребе: она из Кунары, и есть подозрение, что это работа Лиодорки Малыгина и Пашки Булыгина. Всех можно закрутить так, что ни папы, ни
мамы не скажут.
— Уходи, сделай милость! У меня там, у зеркала, в коробочке от шоколада, лежат десять рублей, —
возьми их себе. Мне все равно не нужно. Купи на них
маме пудреницу черепаховую в золотой оправе, а если у тебя есть маленькая сестра, купи ей хорошую куклу. Скажи: на память от одной умершей девки. Ступай, мальчишка!
— Нет, она, — отвечает, — под нами, но только нам ее никак достать нельзя, потому что там до самого Каспия либо солончаки, либо одна трава да птицы по поднебесью вьются, и чиновнику там совсем
взять нечего, вот по этой причине, — говорит, — хан Джангар там и царюет, и у него там, в Рынь-песках, говорят, есть свои шихи, и ших-зады, и мало-зады, и
мамы, и азии, и дербыши, и уланы, и он их всех, как ему надо, наказывает, а они тому рады повиноваться.
—
Мама чрезвычайно огорчена, — начала снова Джемма, — и слова ее быстро-быстро бежали одно за другим, — она никак не хочет
взять в соображение то, что господин Клюбер мог мне опротиветь, что я и выходила-то за него не по любви, — а вследствие ее усиленных просьб…
Десять рублей — это была огромная, сказочная сумма. Таких больших денег Александров никогда еще не держал в своих руках, и он с ними распорядился чрезвычайно быстро: за шесть рублей он купил
маме шевровые ботинки, о которых она, отказывавшая себе во всем, частенько мечтала как о невозможном чуде. Он
взял для нее самый маленький дамский размер, и то потом старушке пришлось самой сходить в магазин переменить купленные ботинки на недомерок. Ноги ее были чрезвычайно малы.
— Чего уж тут
взять?.. Тятю с
мамой еле выговаривает, а его посылают господ возить!.. Хозяева у нас тоже по этой части: набирают народу зря! — проговорил Иван Дорофеев.
—
Мама, ты слишком заслоняешь меня от людей, а ведь я уже не маленькая и хочу
взять от жизни свое! Ты жила много и весело, — не пришло ли и для меня время жить?
Людмила.
Мама, я
возьму лавр?
— Mais regardez, regardez, comme c'est beau! oh, maman! merci! vous etes la plus genereuse des meres! Но взгляните, взгляните, какая красота! о,
мама! спасибо! вы самая щедрая из матерей! — восклицал он, в ребяческом восторге разглядывая эти сокровища, — этот ятаган… черт
возьми!..
— Пойдемте теперь; надо проститься с пап́а и
мам́а, — проговорила тетя,
взяв за руку Верочку и пропуская вперед Зизи и Пафа.
—
Мам́а… можно?.. Можно
взять эту афишку?..
«Маменька! — стала звать, — маменька! если б ты меня теперь, душечка, видела? Если б ты, чистенький ангел мой, на меня теперь посмотрела из своей могилки? Как она нас, Домна Платоновна, воспитывала! Как мы жили хорошо; ходили всегда чистенькие; все у нас в доме было такое хорошенькое; цветочки
мама любила; бывало, — говорит, —
возьмет за руки и пойдем двое далеко… в луга пойдем…»
— Петруша, ты долго думал о том, что произошло, — проговорила она,
взявши брата за рукав, и он понял, как ей тяжело говорить. — Ты долго думал; скажи мне, можно ли рассчитывать, что
мама когда-нибудь примирится с Григорием… и вообще с этим положением?
Слегка обеспокоенная взятым на себя неизвестным грехом, а отчасти из любопытства: что это я такое всегда делаю? — я, несколько дней спустя, матери: «
Мама, что такое чертыхаться?» — «Черты — что?» — спросила мать. «Чертыхаться». — «Не знаю, — задумалась мать, — может быть — поминать черта? И вообще, откуда ты это
взяла?» — «Так мальчишки на улице ругаются».
—
Мама! Мне сегодня снились… утопленники… Будто они меня
взяли на руки и несли через реку, а тот, главный утопленник, мне сказал: «Мы с тобой когда-нибудь поженимся, черт
возьми!»
— Нет, просто, просто… Никакого бесславия не надо; он приедет и привезет мой документ, а ты
возьми его. Ларочка,
возьми! Ради господа бога, ради покойного отца и
мамы,
возьми! А я, вот тебе крест, если я после этого хоть когда-нибудь подпишу на бумаге свое имя!
Знаешь, Галочка, моя
мама была простая джигитка; папа
взял ее прямо из аула и женился на ней.
—
Мама? Она поехала с Ольгой Кирилловной на репетицию играть театр. Послезавтра у них будет представление. И меня
возьмут… А ты пойдешь?
— Наталью
взяла с собой
мама, чтобы она помогала ей одеваться во время представления, а Акулина пошла в лес за грибами. Папа, отчего это, когда комары кусаются, то у них делаются животы красные?
— Да, тут станешь опытным!.. Всю эту зиму он у нас прохворал глазами; должно быть, простудился прошлым летом, когда мы ездили по Волге. Пришлось к профессорам возить его в Москву… Такой комичный мальчугашка! — Она засмеялась. — Представьте себе: едем мы по Волге на пароходе, стоим на палубе. Я говорю. «Ну, Кока, я сейчас
возьму папу за ноги и брошу в Волгу!..» А он отвечает: «Ах,
мама, пожалуйста, не делай этого! Я ужасно не люблю, когда папу берут за ноги и бросают в Волгу!..»
— Да! Да!
Возьмем ее,
мама!
Возьмем скорее отсюда! — взволнованные и потрясенные говорили сквозь слезы Тарочка и Митюша.
Ночью Тася не сомкнула глаз ни на минуту. Она долго ворочалась в постели, стараясь уснуть, переворачивая по нескольку раз подушку, и все-таки сон бежал от неё. Кто-то точно шептал в глубине её сердца: «Нехорошо ты поступила, Тася! Нехорошо!
Взять чужое — значит украсть. Что бы сказала
мама, если б узнала поступок своей девочки? Как бы тяжело и больно было узнать это! Ах, Тася! Ты ли это сделала?»
— Деда! — неожиданно прозвучал среди наступившей тишины мой детский звонкий голос, — ты злой, деда, я не буду любить тебя, если ты не простишь
маму и будешь обижать папу!
Возьми назад твой кишмиш и твои лепешки; я не хочу их брать от тебя, если ты не будешь таким же добрым, как папа!
— Ваша
мама была простая горянка; ее
взяли прямо из аула… — послышался надменный голосок моего кузена.
— Когда ты был еще там, бывали ночи, в которые я не спал, не мог заснуть, и тогда ко мне приходили странные мысли:
взять топор и пойти убить всех:
маму, сестру, прислугу, нашу собаку. Конечно, это были только мысли, и я никогда не сделаю.
Мама велела мне зайти после всенощной в Петропавловскую аптеку и
взять лекарство.
— Сейчас побранилась с
мамой… Зимой мужики
взяли у нас хлеба под отработку, вязать рожь. По два рубля считая за десятину. А теперь объявили, что за десятину они кладут по два с полтиной: пусть им доплатит
мама, а то не вышлют баб вязать. Почувствовали свою силу.
Мама хочет уступить, находит, что выгоднее. А по-моему, это трусость. Скверная, поганая трусость!.. Как и в этом тоже:
мама потихоньку продает имение и боится сказать об этом мужикам.
Ведь когда ты маленьким крошкой остался после
мамы, я решила
взять тебя на свое попечение и заботиться о тебе.
— Барыня, голубонька, не сердитесь на меня, Христа ради: плакал и блажил он все время, обязательно просился к
маме да к
маме. Ну и согрешила я, значит,
взяла его, чтоб успокоить хоть малость. Ах ты, Господи, кто же знал, что он, сердечненький, признает вас и закричит на весь киянтер?
— Пойдем… милая дочка… пойдем… веди меня к
маме… —
взял он Аленушку за руку.
— A нам никто не верит… Даже
мама. A про Вадима и Натали и говорить нечего! — произнесла Полина, тоже подходя к Даше, — a дурного мы ничего не сделали сегодня… Мы хотели кушать и
взяли хлеба из буфетной. Разве это так дурно?
— Ну, уж вы скажете тоже,
мама, — бесцеремонно прервала мать Наташа Сокольская (барышня в распашной блузе с папильотками под шарфом на голове) — хороши непосредственные натуры, нечего сказать! Надеюсь, мадемуазель, — слегка прищурив глаза и кивнув головой в ответ на почтительный поклон Даши, — обратилась к ней барышня, — что вы
возьмете в ежовые рукавицы наших сестер: невозможные, отвратительные девчонки!
— Нет,
мама, он не хочет спать, — с убедительностью отвечала маленькая Наташа, — он смеется. — Николай спустил ноги, поднялся и
взял на руки дочь.